Читать книгу Коммунизм перед шаббатом онлайн | страница 7
Когда вам говорят о массовом героизме, о бойцах, шедших в бой за Родину, за дом, семью, или там березки и кукурузные поля на краю обрыва – смело стряхивайте все это с ушей прямо в суп агитатору. Нормальный человек не пойдет умирать за березки и Родину, даже за семью не всякий – инстинкт самосохранения никто не отменял. Большинство, подавляющее большинство людей сидит в окопе исключительно потому, что так положено: все сидят, и я сижу. И в атаку идут, потому что все. И в добровольцы записываются. Таковы писанные, а местами и неписанные нормы общества: сидишь в траншее – есть у тебя прогнозируемое будущее, дезертировал – нету. И, даже, если в этой траншее накроет тебя снаряд, что вполне вероятно, и будущее твое – это будущее покойника, оно все равно гарантировано лучше, чем будущее пробирающегося по лесам беглеца-изгоя.
А кто-то, конечно, за медаль старается. Вот только что есть медаль? Знак отличия перед обществом. В отсутствие общества, на хуторе там, или на необитаемом острове, награда лишается всякой ценности, она суть выдумка, еще одно придуманное отношение между людьми в дополнение к миллиону других. Есть медаль – есть общественное уважение, нет – нету.
Работает это и в обратную сторону. Люди, добровольно входившие в ворота лагеря делали это потому, что там, внутри, продолжало существовать общество со своим порядком: бараками, поверками, раздачей пищи и даже карцером. С будущим, пусть плохим, но предсказуемым. Наоборот, будущее скрутившего охрану и убежавшего в лес оказывалось в высшей степени неопределенным: ну, сейчас вырвемся – и что дальше?
Чудовищная аберрация, фантастическая бессмысленность. Там, за воротами лагеря – смерть, в лучшем случае непрерывная череда насилий и унижения, а что делать со свободой можно как-нибудь разобраться потом, зачем думать о том, чего еще нет. Но врожденные потребности сильнее здравого смысла, и подавляющее большинство даже не пыталось куда-то дернуться. Когда Хаим Румковский требовал от сограждан выдать фашистам детей и стариков, он делал это потому, что тогда сохранялось общество, ужасный, уродливый социум обреченного гетто, но хотя бы такой. Продолжался со всеми своими нормами, регламентами, законами и гарантиями, эфемерность которых все понимали, но никто не хотел признавать. И ради этих гарантий, гарантий полумертвого эфемерного придуманного общества обреченных людей, они отдавали своих детей, живых детей из плоти и крови. Вот какова сила этой нашей общечеловеческой выдумки.