Читать книгу На крыльце под барельефом онлайн | страница 68
Нина, рожденная на обломках разрушенного революцией старого мира, впитавшая порывы вылетевших при первой возможности из разных местечек образованных барышень, не научилась ни жить семейным укладом, ни строить его с кропотливым витьем гнезда. Так из пяти выученных разным наукам и языкам в русской гимназии сестер только две хотя бы попробовали в отголосках традиции или по стихийной случайности что-то свить, создать, построить и родить по дочери в кратких перерывах между восторженным участием в социалистическом строительстве, арестами и войной. Три даже и не пробовали, хотя… кто сегодня уже в курсе всех тогдашних подробностей и обстоятельств? Героические были сестры, да и двадцатый век не шутка. Результат, впрочем, налицо: на вершине перевернутой генеалогической семейной пирамиды к 70-м годам скользящего уже устало вниз столетия осталась стоять одна Алла. Или если следовать традиционности изображения, то Алла осталась висеть одинокой каплей под генеалогическим алмазом разрушений двадцатого века.
У всего в малогабаритной квартире на втором этаже в обычном блочном доме было своё место. Если кухня считалась вотчиной, королевством бабушки Аллы, то центром нининого мира, включая ближние и дальние галактики на расстоянии телефонного перекрученного шнура, была тахта. Алла поначалу довольствовалась ковром, по которому перемещались поезда немецкой железной дороги и вышагивали куклы. Позже постоянным и незыблемым пристанищем всех ее интересов стал письменный стол. На кушетке, накрытой потертым покрывалом, сидеть было не принято.
После того, как бабушки не стало, кухня опустела, потемногу теряя свои цвета и запахи, былую, пусть очень скромную, но привлекательность. Кухня остыла. Духовка, в которой самозабвенно когда-то пеклись бисквиты и шарлотки, где тушилось жаркое с черносливом, одичала, заросла – как брошенная земля сорняками – старыми кастрюлями и разными (а вдруг пригодятся?) противнями, формами и формочками для печенья.
Вся жизнь, балансировавшая раньше на двух полюсах, теперь переместилась в гостиную – она же большая комната, она же нинина спальня, она же столовая, она же торжественная зала, где принимали гостей и где под новый год устанавливали живую елку с тончайшими игрушками. В эту комнату непонятно как, в пребывающие, по-видимому, в ином метафизическом измерении 14 метров помещались не только тахта, стол со стульями, сервант со стеклянными раздвижными витринными стёклами, журнальный столик с двумя креслами, подсервантник с телевизором, но и огромное немецкое пианино со следами куда-то сгинувших за долгую фортепьянную жизнь подсвечников. Инструмент был грозным, высоким, чёрным, появившимся в доме, когда Алла поступила в музыкальную школу. Под кряхтенье грузчиков его еле впихнули в узкую прихожую и осторожно прокатили в большую комнату. Занесли эту немецкую антикварную махину на второй этаж на широких лямках, а за дополнительную заботу и бережное обращение грузчики попросили прибавку: «Добавить бы надо, хозяйка! На руках, можно сказать, несли!» И это было правдой.