Читать книгу Нежность (сборник) онлайн | страница 14
- Всё началось далёкою порой,
- в младенчестве, в его начальном классе,
- с игры в многозначительную роль:
- быть Мусею, любимой меньше Аси.
- Бегом, в Тарусе, босиком, в росе,
- без промаха – непоправимо мимо,
- чтоб стать любимой менее, чем все,
- чем всё, что в этом мире не любимо.
- Да и за что любить её, кому?
- Полюбит ли мышиный сброд умишек
- то чудище, несущее во тьму
- всеведенья уродливый излишек?
- И тот изящный звездочёт искусств
- и счетовод безумств витиеватых
- не зря не любит излученье уст,
- пока ещё ни в чем не виноватых.
- Мила ль ему незваная звезда,
- чей голосок, нечаянно, могучий,
- его освобождает от труда
- старательно содеянных созвучий?
- В приют ее – меж грязью и меж льдом!
- Но в граде чернокаменном, голодном,
- что делать с этим неуместным лбом?
- Где быть ему, как не на месте лобном?
- Добывшая двугорбием ума
- тоску и непомерность превосходства,
- она насквозь минует терема
- всемирного бездомья и сиротства.
- Любая милосердная сестра
- жестокосердно примирится с горем,
- с избытком рокового мастерства —
- во что бы то ни стало быть изгоем.
- Ты перед ней не виноват, Берлин!
- Ты гнал её, как принято, как надо,
- но мрак твоих обоев и белил
- еще не ад, а лишь предместье ада.
- Не обессудь, божественный Париж,
- с надменностью ты целовал ей руки,
- но всё же был лишь захолустьем крыш,
- провинцией её державной муки.
- Тягаться ль вам, селения беды,
- с непревзойдённым бедствием столицы,
- где рыщет Марс над плесенью воды,
- тревожа тень кавалерист-девицы?
- Затмивший золотые города,
- чернеет двор последнего страданья,
- где так она нища и голодна,
- как в высшем средоточье мирозданья.
- Хвала и предпочтение молвы
- Елабуге, пред прочею землёю.
- Кунсткамерное чудо головы
- изловлено и схвачено петлёю.
- Всего-то было – горло и рука,
- в пути меж ними станет звук строкою,
- и смертный час – не больше, чем строка:
- всё тот же труд меж горлом и рукою.
- Но ждать так долго! Отгибая прядь,
- поглядывать зрачком – красна ль рябина,
- и целый август вытерпеть? О, впрямь
- ты – сильное чудовище, Марина.
Клянусь
- Тем летним снимком на крыльце чужом
- как виселица, криво и отдельно
- поставленном, не приводящем в дом,
- но выводящим из дому. Одета
- в неистовый сатиновый доспех,
- стесняющий огромный мускул горла,
- так и сидишь, уже отбыв, допев
- труд лошадиный голода и горя.
- Тем снимком. Слабым остриём локтей
- ребенка с удивлённою улыбкой,
- которой смерть влечёт к себе детей
- и украшает их черты уликой.
- Тяжёлой болью памяти к тебе,
- когда, хлебая безвоздушность горя,
- от задыхания твоих тире
- до крови я откашливала горло.
- Присутствием твоим: крала, несла,
- брала себе тебя и воровала,
- забыв, что ты – чужое, ты – нельзя,
- ты – Богово, тебя у Бога мало.
- Последней исхудалостию той,
- добившею тебя крысиным зубом.
- Благословенной родиной святой,
- забывшею тебя в сиротстве грубом.
- Возлюбленным тобою не к добру
- вседобрым африканцем небывалым,
- который созерцает детвору.
- И детворою. И Тверским бульваром.
- Твоим печальным отдыхом в раю,
- где нет тебе ни ремесла, ни муки, —
- клянусь убить елабугу твою,
- Елабугой твоей, чтоб спали внуки,
- старухи будут их стращать в ночи,
- что нет её, что нет её, не зная:
- «Спи, мальчик или девочка, молчи,
- ужо придет елабуга слепая».
- О, как она всей путаницей ног.
- припустится ползти, так скоро, скоро.
- Я опущу подкованный сапог
- на щупальца её без приговора.
- Утяжелив собой каблук, носок,
- в затылок ей – и продержать подольше.
- Детёнышей её зеленый сок
- мне острым ядом опалит подошвы.
- В хвосте ее созревшее яйцо
- я брошу в землю, раз земля бездонна,
- ни словом не обмолвясь про крыльцо
- Марининого смертного бездомья.
- И в этом я клянусь. Пока во тьме,
- зловоньем ила, жабами колодца,
- примеривая желтый глаз ко мне,
- убить меня елабуга клянется.
Снегопад