Читать книгу Хозяева плоской Земли. Путеводная симфония онлайн | страница 43
– А с чего ты взял, будто тот бог, который их этому научил и которому они молятся, добрый? Разве может добрый бог заставлять верящих ему людей называть себя его «рабами»? Да ещё накладывать на себя крест, соглашаясь с тем, что жизнь для них – тяжкая ноша.
Я не стал спорить, поскольку ни тогда, ни сейчас многого не понимал и не понимаю, но вопрос этот запомнил и не раз к нему впоследствии возвращался.
Через час кродирования от трупа остаётся пепел да мелкие куски костей. Пепел с золой мы обычно высыпаем в океан, а кости, которые огонь не принял, складываем в специальные короба и хороним в могильниках, чтобы было, кого вспомнить и поддержать на том свете силой мысли. Ведь очевидно, что чем больше человек сделал в этой жизни хорошего и чем больше людей о нём нет-нет да и подумают, тем больше питания на тонком уровне получает его атма. Порой настолько, что ей уже больше незачем перевоплощаться, и тогда она отправляется в странствия по другим мирам, то есть мерам, то есть измерениям. Только тогда для неё наступает настоящая «смерть» – смена мерности.
Итак, теперь и вы знаете, что я фрисландец лишь наполовину. На отцовскую. Потому что на самом деле неизвестный мне отец моей матери и мой настоящий дед был русским комендантом в немецком Берлине. Нет, я неправильно выразился: настоящим моим дедом был, конечно, Хромой Бор, а тот военный был моим дедом по крови. Я до сих пор не могу для себя решить, что важнее – кровь или близость. Иногда мне кажется, что ближе Гефеста у меня никого не было. Даже отец и мать отступают куда-то на второй план. Заменить его удалось разве что Кроули. Но про это позже.
Мать свою я любил и люблю. Будучи младшим в семье, я получал всё самое лучшее, и даже отец никогда толком меня не отчитывал и не наказывал, разве что отшлёпал однажды, когда я, если вы не забыли, принёс ему железный крестик с кургана. Вероятно, именно поэтому я воспринимал обоих своих родителей как должное, а их ко мне отношение – как вполне заслуженное, и не ценил. Они всегда были при деле, всегда чем-то заняты, поэтому их любовь казалась мне эдакой калиткой в заборе: да, она в любое время дня и ночи открыта, но вообще-то вокруг – преграда. Сначала дед, а потом Кроули, несмотря на разницу в возрасте или благодаря ей, были мне ощутимо ближе родителей. Может быть, тому виной подспудное чувство, что они не обязаны со мной возиться, и потому я с восторгом воспринимал их внимание, которое оба дарили мне со всей искренностью, свойственной пожившим людям. А может быть, тот случай, когда я по глупости предал бабушку, выдав её тайну деду, и отдалил меня от матери: сознав, что сделал гадость, я малодушно испугался, как бы она про это ни узнала и ни прокляла меня. Обидные слова, подзатыльники и ремешок мне не были страшны, но вот проклятье – я знал, что в гневе наши женщины умеют ведьмачить и наводить порчу. Историй о том, чтобы чья-то мать портила жизнь своим детям, я, признаться, не слыхал, и всё же не хотел становиться первой жертвой. Тайна осталась тайной, дед, возможно, и сам забыл мою детскую откровенность, однако на протяжении ещё многих лет каждое резкое слово в мой адрес из материнских уст заставляло меня внутренне сжиматься в ожидании разоблачения.