Читать книгу Змей и голубка онлайн | страница 77
– Что?
– Оно все в крови. От него тоже нужно избавиться.
– Вот еще. – Я фыркнула и закатила глаза. – У меня другой одежды нет.
– Это твои проблемы. Давай его сюда.
Я свирепо уставилась на него. Он ответил мне тем же.
– У меня нет другой одежды, – повторила я медленно. Да, совершенно точно проблемы со слухом.
– Стоило подумать об этом прежде, чем вспарывать себе руку. – Он настойчиво протянул ладонь.
Прошла еще секунда.
– Ну что ж, ладно. – С моих губ сорвался безумный смешок. – Ладно! – В эту игру могут играть и двое. Я попыталась стянуть платье через голову, но помешали пальцы – все еще больные и онемевшие. Мокрая ткань сдавила мне шею петлей, чуть не придушив, а я едва не сломала все остальные пальцы, пытаясь ее сдернуть.
И вдруг рядом возникли сильные руки и стали мне помогать. Я резко отскочила, и платье порвалось так же легко и быстро, как в театре.
Я сконфуженно бросила платье ему в лицо.
Голой я не осталась. Все интимные части моего тела скрывало мягкое нижнее белье, но и этого было достаточно. Выбравшись из-под платья, муженек тут же залился румянцем и сразу отвел глаза.
– Там есть рубашка. – Он кивнул на шкаф и покосился на мою рану. – Я велю горничной принести тебе ночнушку. Не дай ей увидеть твою руку.
Когда он ушел, я опять закатила глаза и нацепила одну из его нелепейше огромных рубашек. Она доходила мне до колен и даже ниже.
Убедившись, что муж ушел, я прокралась обратно в спальню. Золотой свет заката сочился в одинокое окно. Я подтащила к нему стол, сверху поставила стул, а затем залезла наверх. Опершись локтями на подоконник, положила на руки подбородок и вздохнула.
Солнце все еще было прекрасно. И, несмотря на все, что случилось сегодня, оно как и прежде заходило за горизонт. Я закрыла глаза, купаясь в его тепле.
Вскоре пришла горничная – проверить окровавленные простыни. Довольная, она молча стянула их с кровати. Глядя ей в спину, я чувствовала, как внутри у меня все сжимается. На меня горничная не смотрела.
– У вас есть ночнушка? – спросила я с надеждой, когда молчание стало совсем уж невыносимым.