Читать книгу Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли онлайн | страница 35

Позже я вошла в поисковый отряд, который разыскивает, в частности, пропавших подростков. Там я познакомилась с директором инклюзивного центра, который еще не раз упомяну. Я увидела проблему еще острее. Подросток пропадает, а близкие не знают о нем ничего. Так много патриархальных семей, где никто ничего друг у друга не спрашивает. Никто не говорит по душам. Дети и родители разделены. Когда мы выезжаем на поиски, нам важно знать все детали, были ли мысли о самоубийстве, проблемы. Практически всегда родственники говорят, что все было прекрасно. Начинаешь копать, выясняется, что все было совсем не прекрасно, что были депрессии или зависимости, и это вообще не первый уход. Мы теряем драгоценное время на составление портрета, когда уже могли бы заниматься поисками. Видимость благополучия кажется важнее.

Я пытаюсь хоть как-то помочь выжившим. Когда мы находим подростка живым, я с ним разговариваю. Я не психолог, не могу оказать профессиональную помощь. Но я прошла через это, я знаю, как это, когда у тебя нет выбора и ты живешь в сознании, что не к кому обратиться. Я могу это проговорить с подростком. Я часто слышу советы, что надо просто не грустить и спортом заниматься. Я вижу, что эти советчики искренне не понимают: у подростка нет ресурса заниматься спортом или не грустить. Родители этого не видят, не признают депрессию ребенка, часто боятся пойти с ребенком к психологу, особенно в провинциях, потому что это стыдно.

Проблема ведь в том, что большинство поисковиков находят человека и их миссия на этом заканчивается. А мы на базе инклюзивного центра хотим создать площадку, на которой можно помогать подросткам и их семьям, особенно в случаях, когда подростки в депрессии и подвержены мыслям о самоубийстве. Нужно же разбираться, что у ребенка происходит в душе. Иначе от того, что мы его просто найдем, ситуация не изменится.

Практически каждый случай ухода ребенка из дома так или иначе связан с буллингом. В прошлом году искали двух пропавших девочек. И уже после того, как нашли, я общалась с их родителями и учителями. Две девочки четырнадцати лет оказались в новой школе. Их не приняли ни учителя, ни сверстники. Тут сказались, конечно, особенности менталитета. Девочки пришли из русскоязычной школы в казахоязычную. Были определенные культурные расхождения. Их заставляли носить юбки определенной длины. На уроках прилюдно унижали за макияж, хвосты, нужно было носить только косы. Это происходило при всем классе, с уничижительным посылом. Дома их никто не поддерживал, родители обвиняли в том, что они сами провоцировали все ситуации. И в один из дней дети ушли. Нашли мы их быстро, в тот же вечер, с помощью полиции. Они даже ночь нигде не провели. Но самое интересное началось на следующий день. Их с родителями вызвали в РОВД на показательную порку к начальнику отдела по работе с несовершеннолетними. То есть все пришло к опять-таки прилюдному порицанию. Я не увидела ни психолога, ни социального педагога. Там были директор школы, завуч, классный руководитель, мамы, которым угрожали штрафами и разбирательствами, и перепуганные девочки, которых после этого дома тоже ждал разбор полетов. Из этого я сделала вывод, кто никакой работы не последует, в причинах никто не станет копаться.