Читать книгу Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб онлайн | страница 34
Некоторое время Буратино стоял невдалеке, наблюдая за полицейскими, собирался с духом. И после третьей груши, съеденной на его глазах, решился:
– Здравствуйте, синьоры полицейские, – вежливо поздоровался он, подходя к ним.
Оба полицейских оторвались от своих дел и неодобрительно посмотрели на мальчика. Посмотрели, но ничего не произнесли в ответ.
– Здравствуйте, синьоры полицейские, – уже громче сказал Пиноккио, подумав, что эти двое его не расслышали.
– Чего тебе? – спросил толстяк.
– Дубинкой по башке хочет, – ответил за Буратино неудачливый мухобой.
– Нет, синьоры, дубинкой я не хочу.
– Тогда что тебе нужно?
– Да так, ничего особенного, просто пришёл поздороваться.
– Поздороваться? – переспросил толстый полицейский. – А чего тебе с нами здороваться, мы что, знакомы что ли?
– Мы, наверное, даже друзья? – засмеялся мухоненавистник, – просто мы с тобой Пьетро, забыли, что у нас есть такой носатый дружок.
– А вот вы меня как-то из беды выручали, – обратился Буратино к пожирателю груш, – не помните?
– Выручать людей из беды – это наша святая обязанность, – важно сказал толстый, – для этого мы тут и поставлены.
«А я-то думал, вас тут поставили груши жрать да мух давить» – про себя усмехнулся Буратино, но сказал совсем другое:
– А знаете, синьоры полицейские, мы с ребятами в порту в напёрстки играли и случайно нашли два сольдо.
– Так, – сказал толстый, отбросив огрызок груши и вытирая руки об мундир, – где нашли?
Мухобой тоже насторожился.
– Вот и я думаю, – продолжал Пиноккио, – а не вы ли, синьоры полицейские, потеряли эти два сольдо? Дай, думаю, пойду, спрошу.
– Точно, – сказал мухоненавистник, – а я всё утро маюсь, куда я подевал один сольдо?
– И у меня один пропал, – сказал толстяк, – где наши денежки?
– Вот они, – Буратино протянул им две монеты.
Толстый липкими пальцами воровато взял деньги и спрятал их в карман.
– Синьоры, – продолжал Буратино, – мне почему-то кажется, что вы потеряли не два сольдо.
– Какой умный мальчик, – сказал толстяк, – а сколько же мы потеряли?