Читать книгу Северный лес онлайн | страница 4

7 июля среди ночи в деревню пришли дикари, и было их много. Я не спала, я кормила мое дитя, и вдруг загорелся частокол и раздались выстрелы и крики. Проснулся мой муж и велел, чтобы я спряталась вместе с малюткой. А сам – в ночной сорочке – быстро задвинул засов, но они выбили дверь, и повалили его наземь, и убили. Потом вошел еще один дикарь и велел идти за ним следом, но так велик был мой страх, что я не могла пошевелиться, хотя дом был охвачен огнем и горячие угли падали со стропил. Уж лучше умереть вместе с мужем, чем идти с этими нелюдями, подумала я, но дикарь схватил меня и вывел из дома. Из-за пожаров было светло как днем. Они напали на нас, точно волки на овец, я увидала, как убивают моих родных и соседей, брата мужа зарезали у меня на глазах, моего двоюродного брата застрелили, а после вспороли ему живот. Во дворе валялись стулья, и вилы, и другие предметы, которыми отбивались люди. Вдруг дикарей обуял страх, они стали кликать друг друга и с воплями побежали к пробоине в частоколе. Меня погнали туда же, хотя на мне не было башмаков. Рядом бежали мои соседи, кто с детьми на руках, кто в одной простыне. Когда мы остановились, я обернулась и увидала, что горит вся деревня, и в свете пламени – заплаканные лица моих соседей. Вскоре к нам подошли дикари и велели идти за ними. Они повели нас сквозь чащу, на двадцать пленников было шестеро индейцев, но никто из нас не пытался бежать, сердца наши полнились скорбью, а лес был диким и суровым. Рядом со мной шла моя двоюродная сестра и горько плакала, она сказала, что никого не осталось в живых, они убили моего отца, убили мою мать, убили мою сестру, она сама видела, как всех их зарубили топором. Я молила Господа забрать и меня, но я чем-то прогневала Его, и Он пожелал, чтобы я страдала дольше. С каждым шагом я удалялась от дома и погружалась в лесную тьму. Потом стало светать, и нам велели идти быстрей, пока нас никто не увидел. Я была очень слаба и хотела прилечь, но отстающих били, и я двигалась дальше, прикладывая моего малютку к груди. После полудня мы сделали привал, и, видя, что многие из нас необуты, дикари надрали бересты и смастерили нам башмаки. Когда наступила ночь, нас связали по рукам и ногам и привязали друг к другу, но я не могла сомкнуть глаз, ибо все время думала о своих печалях. Моя сестра молилась, чтобы кто-нибудь спас нас, сокрушил беззаконному челюсти и исторгнул похищенное из его зубов[1]. Я тоже пыталась молиться, но лишь рыдания вырывались из моей груди. Так прошла первая ночь, а утром, когда мы двинулись в путь, ко мне подошел Дж., мой сосед, давай сбежим от них, сказал он, какая судьба может быть хуже этой? Но я не решилась, и слава Богу, ибо в полдень раздались крики и я увидела, как Дж. несется через кусты, а индейцы – за ним следом, и нам велели остановиться и ждать, и все мы молились, чтобы ему удалось сбежать и привести подмогу или хотя бы спастись самому. День был теплый, но мы дрожали от холода, и, заметив это, один из дикарей сказал: подумайте! Из-за кого вы теперь страдаете? Из-за кого вы стоите на месте? Как только он произнес это, появился один из тех, кто погнался за моим соседом, вытер о мох кровавый топор и сказал: вам урок. Мы пошли дальше, и настала ночь, это была наша вторая ночевка в грязи, а утром я увидала, что мой малютка заболел и не берет грудь, и сперва подумала, что он умирает, но он был теплый, когда я прижала его к себе. И так я тревожилась за свое дитя, что не чувствовала собственной боли, и шла, словно во сне, и не раз спотыкалась и падала. Друзья помогали мне, они знали, какая меня ждет судьба, если я отстану. Это было на третий день, но я мало что помню, к вечеру я совсем ослабла, у меня начался жар, и всю ночь я кашляла. Утром ко мне подошел мой похититель, и я не сомневалась, что он меня убьет, но, видно, жажда крови у него поугасла, он подошел к другому индейцу, ехавшему верхом, и начал с ним совещаться, и вскоре тот, второй, спешился и они посадили на лошадь меня. Не знаю, почему он проявил ко мне сострадание, быть может, пленников стало мало и они боялись, что не получат хорошего выкупа. Так шли мы до наступления ночи, затем, у каменного выступа, все остановились, но мой похититель сказал: ты со мной – и повел мою лошадь по узкой тропинке. Я заплакала, и дикарь спросил по-английски, чего ты плачешь, а я ему – я хочу вернуться к своим людям, а он мне – они больше не твои люди. И тут меня охватил такой ужас, что я готова была нарочно его ослушаться и убежать, чтобы он убил меня и мое дитя, раз уж я все равно никогда не увижу дома. С горечью вспомнила я слова Иеремии: но умрет в том месте, куда отвели его пленным, и более не увидит земли сей[2]. Тут мы вышли на поляну, и я увидела хижину из камней и бревен и курицу в саду. Индеец свистнул, и дверь отворилась, и на пороге показалась очень странная старуха, одежды на ней были индейские, юбки и одеяла, лицом она была англичанка, а говорила и по-английски, и на языке дикарей. Потолковав о чем-то со старухой, индеец оставил меня с ней. Пойдем, сказала она и повела меня в дом. Это был маленький дом, всего одна комната, и внутри был очаг, и она подбросила в огонь поленьев, а потом раздела меня и завернула с моим малюткой в одеяло. Она развесила у огня мою мокрую одежду и принесла бульона, и я немного попила, и потом она дала бульона малютке, после нескольких глотков он заплакал, и она сказала: скорее дай ему грудь. Малютка взял ее, и я ощутила такое облегчение, что на миг забыла о своей печальной участи. Когда я покормила его, старуха снова дала мне бульона, и хотя он пах дурно, я так проголодалась, что готова была пить из ложки этой приятельницы дикарей. Потом я уснула, а когда проснулась – среди ночи, с жаром, – мне стало казаться, что старуха задумала недоброе. Эта мысль все больше овладевала мною, и вскоре я совершенно утратила здравый смысл и уверилась, что она убьет меня и мое дитя или отдаст его Д–у. Я встала с постели и взяла кочергу, что валялась у огня, и склонилась над демоницей, и убила бы ее, но в эту минуту разревелся мой малютка. Я пошла кормить его, но кочергу из рук не выпускала, старуха это заметила, хотя в комнате было темно, и сказала: полно, глупое дитя, я не ведьма – и достала с полки книгу, это была Библия. И назвала свои имена – христианское и индейское, ибо они с мужем бежали из колонии много лет назад и поселились в этой Богом забытой глуши, а потом его не стало и она вышла за индейца, обращенного в нашу веру, но потом его тоже не стало. Ее имя было мне знакомо, и имя ее первого мужа, у нас часто шептались об этих безбожниках, хотя я думала, что они давно мертвы. И ты стала его женой перед Богом? – спросила я, ибо на пальце у нее, как у язычницы, было серебряное кольцо. Или этот амулет для тебя выковал Д–л? Ты больна, сказала она, а я ей – грешницу я всегда узнаю, а она мне – лишь Господь знает, у кого душа чиста, а я – Господь наделил меня способностью видеть. Стало быть, у тебя на глазах чешуя, сказала она. В темноте она незаметно пересекла комнату и села рядом со мной. Ты потребуешь от нас слов песней?[3] – спросила я. Старуха положила мне на лоб ладонь и сказала, что я в бреду. И тут я поняла, что она меня отравила. Я выбежала из дома, нагая, но тут же упала, и она быстро меня догнала. Господь с тобой, воскликнула она. Собралась бежать, а ребенка оставила. Пойдем! После этого горячка разыгралась вовсю, и днями напролет я металась в бреду, а когда пришла в себя, старуха сказала, что минуло уже две недели. Сначала я не поверила, но, взяв на руки моего малютку, увидела, как он подрос. Пока ты болела, сказала она, я прикладывала его к твоей груди. Малютка был здоров и улыбался, но я слыхала о подкидышах из глины Д–а и, как только она вышла из комнаты, раздела его и стала проверять, нет ли на нем швов. В доме было холодно, и он заплакал, и снова пришла старуха, полно мучить его, сказала она. Тогда я попросила ее помолиться со мной, и она принесла Библию, и на словах: дни человека – как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его[4], – на этих словах я разрыдалась. Она наклонилась ко мне, и я увидела у нее на шее бусы из костей и железа и чуть было не воскликнула: сними с себя украшения свои![5] Но молитва меня смягчила. Я спросила: дикарь, забравший меня, твой друг? И она ответила: индеец, спасший тебя, мой друг. В ярости я воскликнула: и тот, кто убил моего отца, твой друг, и тот, кто убил мою сестру? На что она сказала: думаешь, у него самого не убили отца и сестру? И я ненавидела ее, но больше она ничего не прибавила, она вышла во двор, и послышались удары топора, а потом вернулась и сказала: ты только бульон пить умеешь? Тогда я пошла и принесла в дом дрова. Потом она показала мне свое хозяйство, чердак, где она хранила вяленое мясо, кукурузу и муку из желудей. В хижине стояли корзины для рыбной ловли и силки, мы пошли в лес, и она научила меня их ставить. Когда стемнело, мы вернулись домой и сели ужинать. И я вспомнила, что в последний раз садилась к столу вместе с родными, а теперь их нет, и горько заплакала, а старуха все молчала, и тогда я сказала: неужели ты не утешишь меня? И она ответила: я не могу дать утешение, которое ты ищешь. С тяжелым сердцем я уснула, но утром снова была работа, хотя свое горе я не забыла. Вскоре прошел месяц с моего прибытия, и я знала, что мой похититель вот-вот вернется. И, хотя я больше не боялась за свою жизнь, я боялась, что он заставит меня жить с дикарями и стать врагом моих людей. Когда я спросила у хозяйки, что со мной станет, она ответила, что не знает, быть может, меня обменяют на одного из них, ведь на каждого белого пленника приходится сотня индейцев, которых забрали из дома. Окрепнув, я снова задумалась о побеге, но боялась, что меня опять поймают и будет еще хуже. В огороде росли бобы, и тыква, и кукуруза, хорошо росли, потому что раньше там была бобровая запруда. Моя хозяйка научила меня ставить силки на кролика и отличать съедобные грибы от ядовитых, особенно она предостерегала меня против грибов, которые называла “девами ночи”. Иногда мы разговаривали и о других предметах. Как-то я спросила, почему, раз ей так дороги индейцы, она не живет с людьми своего мужа. Она ответила, что зимой иногда гостит у них, но большинство из них умерли от заразы, к тому же здесь хорошая земля и здесь ее дом. Потом она стала говорить свободнее – об обрядах и плясках и о диких зверях. Я сказала, что это речи Д–а, и тогда она отвела меня ночью во двор и спросила: неужели ты не слышишь? Но, кроме леса, вокруг ничего не было, так я ей и ответила. Нет, сказала она, послушай, и мы притихли, и вдруг я услышала поступь, и, Бог мне свидетель, никакими словами этого не описать. Сердце мое сжалось от ужаса, но хозяйка успокоила меня. Разве не сказал Господь: Мои все звери в лесу?[6] Мы вернулись в дом, и прошло, быть может, три недели, и дни были похожи один на другой, и мы обе гадали, что случилось с моим похитителем, как вдруг нагрянули гости, и – о чудо! – это были не индейцы, но три английских разведчика, и как же они удивились, увидев меня с моим малышом, и как же я обрадовалась. Я никого из них не знала, зато они обо мне слыхали, некоторых пленных из нашей деревни выкупили, и те рассказали, что меня увезли. Мне было больно вспоминать о родных и о моем дорогом муже, и я заплакала. Что до моей хозяйки, то я боялась, как бы ее не убили, и сразу сказала, что она христианка, бывшая замужем за обращенным индейцем, и продолжает нести свет в эти дремучие леса. Я заметила, что бусы и кольцо она спрятала в карман. Мы пригласили англичан в дом и подали им еды, и один из них попросил меня сесть рядом, и достал из кармана яблоко, и предложил его мне. Я рассмеялась и сказала: кто я такая, Ева? – очень уж мне было страшно. Ночью мы с моей хозяйкой легли на чердаке, и она закрыла люк и загородила его досками, чтобы все было пристойно. Утром, до восхода солнца, мужчины ушли и вернулись только вечером, и все трое над чем-то смеялись, и я спросила, что их так рассмешило. Тогда тот, который протянул мне яблоко, полез в сумку и достал завернутую в листья отрубленную руку, маленькую, как у ребенка. Завтра, сказал он, они приведут с собой еще солдат, мальчишка выдал местоположение деревни, и они отомстят за убийство наших людей. Пора было готовить ужин, и моя хозяйка пошла в огород, и я заметила, что она плачет. Вернувшись, она не дала мне помочь ей, но отослала наверх. Вскоре она поднялась ко мне и снова закрыла люк. В руках у нее был топор. Мужчины ужинали, и она сказала: пойми, то, что сейчас произойдет, должно произойти, чтобы прекратилось кровопролитие. Я в страхе посмотрела на нее, и она добавила: это чтобы остановить зло. Я заплакала и кивнула, хотя ничего не понимала, и она снова надела амулеты и сказала: так было нужно, и тут снизу раздался стон, и ножки стула проскребли по полу, и разбились тарелки, и кого-то начало рвать. Снова стоны, кто-то из них закричал, что их отравили, а потом заскрипела лестница и в дверцу люка начали колотить. Мы старались не дать им прорваться, но они пробили дверцу прикладами. Моя хозяйка сразила одного топором, но другой тут же засадил пулю в ее доброе сердце. Я схватила топор, он пошел на меня, и, Бог свидетель, я просто пыталась защитить мое дитя. Потом я взяла мушкет и пошла вниз, где третий мужчина в муках выполз во двор. Я уж было решила, что он умер, но он бросился на меня, и Господь придал твердости моей руке. Я заплакала, и дитя мое заплакало, но я боялась, что, если не поторопиться, придут другие и их найдут. Я закрепила малютку у себя на спине, и взяла лопату, и взошла на холм рядом с домом, и принялась копать, и копала до рассвета, а потом по высокой мокрой траве потащила тела. Там я их и похоронила, мужчин вместе, а мою хозяйку ближе к дому, а потом помолилась за их души, чтобы они получили прощение за свои грехи. Я клянусь, что история моя правдива, и излагаю эти события, потому что должна уйти и не в силах больше хранить тайну. Пусть тот, кто найдет это письмо, узнает, что произошло здесь, в колонии Массачусетс, в столь неспокойную пору, от той, которая недолгое время называла это место домом.