Читать книгу Мир России, или Почему русские – русские онлайн | страница 2
С детства я был помешан на истории! Хотя в те годы по истории не было книг, от каких можно помешаться в прямом, медицинском смысле. Я диагноза ставить многим ныне популярным переворачивателям истории не вправе, я не психиатр, но и смеяться мне давно расхотелось. И меня уже давно не веселит, что один всех, от индейцев до индийцев, тюрками объявляет, а другой считает Александра Невского троюродным братом Батыя!
Но мне не смешно, когда математик, прочитавший полтора учебника для младших классов «Наша Родина – СССР» или окончивший экстерном курсы начальной политграмоты, сокращает историю человечества на тысячу лет или делает римского офицера охотником на динозавров.
Этот бред уже не занимателен. Слишком его много напечатано. Как говаривал Н. В. Гоголь устами Рудого Панька: «Столько, однако, развелось печатной бумаги, что сразу и не придумаешь, чего бы в нее такое завернуть!»
Может, для завертки такие книжки и годятся, и даже безвредны, а вот для чтения, особенно юным читателям, – беда. И даже очень. Иллюзии порождают. И самая опасная из них – уверенность, что, не учившись, опираясь на информацию радиостанции «ОБС» («Одна Баба Сказала»), можно не то чтобы вровень с великими мыслителями стать, а даже уличить их в недальновидности, в незнании, а то и в иных смертных грехах, чуть ли не в подлоге.
– Немецкий ученый Миллер извратил русскую историю, придумав в угоду царизму «норманскую теорию»!
– Ты это сам сообразил, мальчик?
– Так в учебнике написано! Ломоносов с Миллером спорил!
– Ты – Ломоносов? Ах, еще нет! Тогда утри нос, сними шапочку, встань… Встань, я тебе сказал! И со всем почтением произнеси имя русского историка академика Миллера, а еще Шлоссера, а еще Татищева, Ключевского, Шахматова, Соловьева, Костомарова, Кагера, Веселовского, Романова, Рыбакова и еще сотен и сотен славных имен… Возражать им станешь, как только на Ломоносова выучишься.
А до того молчи да слушай, что они тебе со страниц своих трудов говорят. Они ведь и сегодня говорят, голоса-то не умолкают: книги – это ведь их голоса.