Читать книгу Детский мир (сборник) онлайн | страница 2
У Кушнера, одного из самых точных и честных современных поэтов, есть об этом стихи, которые, собственно, и стоило бы тут поместить вместо предисловия.
- Контрольные. Мрак за окном фиолетов,
- Не хуже чернил. И на два варианта
- Поделенный класс. И не знаешь ответов.
- Ни мужества нету еще, ни таланта.
- Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни.
- Учебник достать – пристыдят и отнимут.
- Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,
- Как маленький школьник, так грозно покинут?
- Быть может, те годы сказались в особой
- Тоске и ознобе? Не думаю, впрочем.
- Ах, детства во все времена крутолобый
- Вид – вылеплен строгостью и заморочен.
- И я просыпаюсь во тьме полуночной
- От смертной тоски и слепящего света
- Тех ламп на шнурах, белизны их молочной,
- И сердце сжимает оставленность эта.
- И все неприятности взрослые наши:
- Проверки и промахи, трепет невольный,
- Любовная дрожь и свидание даже –
- Все это не стоит той детской контрольной.
- Мы просто забыли. Но маленький школьник
- За нас расплатился, покуда не вырос,
- И в пальцах дрожал у него треугольник.
- Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
То есть дело не в климате, не во временах за окном, которые не выбирают, не в сталинизме, на который пришлось кушнеровское детство. Маленький школьник всегда грозно покинут, это биологическая, непреодолимая драма детства. Все у него впервые, опыта взять неоткуда. Особенно ужасно, что грехи тоже впервые, и никто не может от них предостеречь: детство – время, когда мораль усваивается только на личном опыте, и чаще всего от противного. В неровном, однако неглупом фильме Люка Бессона «Люси» героине устраивают полный и резкий апгрейд – с помощью тех веществ, которые для быстрого роста получает от матери организм ребенка. И там она вспоминает себя именно ребенком, зародышем, которому было страшно больно оттого, что у него росли кости. А сам ужас рождения – это ведь небось пострашнее смерти, проходить через такие узкие врата!
Детство все воспринимает в полный рост, абсолютно всерьез, и потому детская литература обязана быть трагической, предельно серьезной. Это понимал Андерсен, автор самых жестоких сказок в мировой литературе. Это знал Гофман. Лучше многих чувствовал это Диккенс, а еще острей и болезненней – Сологуб, который, кажется, заранее знал отчаянные строки Мандельштама, написанные уже через семь лет после сологубовской смерти: