Читать книгу Запас прочности онлайн | страница 24

Мотька недовольно повел плечами.

– Да понял я, понял. А че они?

Екатерина Ермолаевна снова взялась за него.

– Че ниче… Ты понял или не понял? – Потрепала по нечесаным лохмам. – Видно, мне самой надо кой-чего кое-кому разъяснить.

Мотька выскочил из-за стола, метнулся к двери, там обернулся, с обидой снова прокричал:

– Да понял я, понял. Самый дурной, что ли?

И выскочил на улицу.

Лиза кивнула Сашке через окно, бесшумными шажками двинулась на выход. Беленко был уж у дверей. Лиза в дом его не впустила. Шепнула:

– В дом не надо. Много народу, разбудим. – Взяла за руку. – Пошли.

Повела его в глубину двора. Пояснила:

– Лучше сюда. Надежней. У дома увидеть могут. Давай от греха подальше. – Кивнула в сторону соседского двора: – Да и Сашка, паразит, женился уж, а все успокоиться не может. Все зыркает в мою сторону, как будто следит. Димы-то нет, думает, заступиться некому. Тебя увидит – сдаст за милую душу. Как был подлецом, так и остался.

Они прошли в cад. Стали за сарайчиком под яблоней. Лиза взяла Сашу за руку. Вздохнула, сказала тихонько:

– Про Петра Ивановича и маму знаем. Что, и до тебя добрались?

Беленко кивнул, лицо его исказила гримаса, казалось, он вот-вот заплачет. Но он сдержался. Покачал головой, шепнул:

– Об этом после. Поесть чего-нибудь вынеси. Со вчерашнего дня ни крошки во рту не было.

Лиза подтолкнула его к сараю.

– Иди внутрь, не светись.

Сама метнулась в дом. Юрочка, к счастью, спал. Как будто чуял, что нельзя сейчас маме мешать. Тишина. Лиза на цыпочках прошла на кухню.

Вскоре она проскользнула в сарай. Благо он у Калугиных был большой, добротный, чистый, с большим погребом. В погреб Димка и свет провел. Лиза принесла хлеб, котлету, по паре огурцов и помидоров. А добрый шматок сала и соленья разные в погребе хранились. Саша с жадностью набросился на еду. «Голодный, а ест аккуратно, по-интеллигентному», – отметила Лиза. Она с жалостью смотрела на него, задавать вопросы не спешила. Думала: «Что теперь будет? Как Сашке помочь?» А он, утолив голод, утерся рукавом, вздохнул и заговорил: